К разговору о творчестве Леонида Андреева.
Мульт по мотивам рассказа "Ангелочек"
Впервые опубликовано в газете "Курьер", 1899, 25 декабря, с посвящением Александре Михайловне Велигорской (1881-1906), ставшей в 1902 г. женой Андреева. З. Н. Пацковская, родственница Андреева, вспоминала: "Елка эта была у нас, и наверху был восковой ангелочек; Леонид все на него смотрел, потом взял его себе (моя мать ему его подарила), и когда лег спать, то положил его на горячую лежанку, и он, конечно, растаял. Было ему в это время лет 8. Но в рассказе кое-что переиначено. Там выводится мальчик из бедной семьи. Леониду же отец и мать делали обыкновенно свою роскошную елку".
Интересны размышления А. Блока о рассказе "Ангелочек" в статье "Безвременье". Говоря о разрушении устоявшегося мира (статья писалась в 1906 г.), поэт сожалел об исчезнувшем "чувстве домашнего очага". Праздник Рождества был "высшей точкой этого чувства". Теперь же он перестал быть "воспоминанием о Золотом веке". Люди погрузились в затхлый мещанский быт, в "паучье жилье". Это - реминисценция из Достоевского: Свидригайлов ("Преступление и наказание") предполагал, что Вечность может оказаться не "чем-то огромным", а всего лишь тесной каморкой, "вроде деревенской бани с пауками по углам". "Внутренность одного паучьего жилья,- писал Блок,- воспроизведена в рассказе Леонида Андреева "Ангелочек". Я говорю об этом рассказе потому, что он наглядно совпадает с "Мальчиком у Христа на елке" Достоевского. Тому мальчику, который смотрел сквозь большое стекло, елка и торжество домашнего очага казались жизнью новой и светлой, праздником и раем. Мальчик Сашка у Андреева не видал елки и не слушал музыки сквозь стекло. Его просто затащили на елку, насильно ввели в праздничный рай. Что же было в новом раю?
Там было положительно нехорошо. Была мисс, которая учила детей лицемерию, была красивая изолгавшаяся дама и бессмысленный лысый господин; словом, все было так, как водится во многих порядочных семьях,- просто, мирно и скверно. Была "вечность", "баня с пауками по углам", тишина пошлости, свойственная большинству семейных очагов". Ал. Блок уловил в "Ангелочке" ноту, сблизившую "реалиста" Андреева с "проклятыми" декадентами. Это - нота безумия, непосредственно вытекающая из пошлости, из паучьего затишья" (А. Блок). Образ "большого серого животного" из сна другого героя Достоевского - Ипполита (в романе "Идиот") Блок применил к этому безумному смрадному миру. "Ангелочек" дал заглавие сборнику рассказов Андреева, переведенных на английский язык Г. Бернштейном (Нью-Йорк, 1915).
Мульт по мотивам рассказа "Ангелочек"
...На стене вырезывались уродливые и неподвижные тени двух склонившихся голов: одной большой и лохматой, другой маленькой и круглой. В большой голове происходила странная, мучительная, но в то же время радостная работа. Глаза, не мигая, смотрели на ангелочка, и под этим пристальным взглядом он становился больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным трепетаньем, а все окружающее - бревенчатая, покрытая копотью стена, грязный стол, Сашка, - все это сливалось в одну ровную серую массу, без теней, без света. И чудилось погибшему человеку, что он услышал жалеющий голос из того чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан. Там не знают о грязи и унылой брани, о тоскливой, слепо-жестокой борьбе эгоизмов; там не знают о муках человека, поднимаемого со смехом на улице, избиваемого грубыми руками сторожей. Там чисто, радостно и светло, и все это чистое нашло приют в душе ее, той, которую он любил больше жизни и потерял, сохранив ненужную жизнь. К запаху воска, шедшему от игрушки, примешивался неуловимый аромат, и чудилось погибшему человеку, как прикасались к ангелочку ее дорогие пальцы, которые он хотел бы целовать по одному и так долго, пока смерть не сомкнет его уста навсегда. Оттого и была так красива эта игрушечка, оттого и было в ней что-то особенное, влекущее к себе, не передаваемое словами. Ангелочек спустился с неба, на котором была ее душа, и внес луч света в сырую, пропитанную чадом комнату и в черную душу человека, у которого было отнято все: и любовь, и счастье, и жизнь.
И рядом с глазами отжившего человека сверкали глаза начинающего жить и ласкали ангелочка. И для них исчезало настоящее и будущее: и вечно печальный и жалкий отец, и грубая, невыносимая мать, и черный мрак обид, жестокостей, унижений и злобствующей тоски. Бесформенны, туманны были мечты Сашки, но тем глубже волновали они его смятенную душу. Все добро, сияющее над миром, все глубокое горе и надежду тоскующей о боге души впитал в себя ангелочек, и оттого он горел таким мягким божественным светом, оттого трепетали бесшумным трепетаньем его прозрачные стрекозиные крылышки.
Отец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, которая отделяет человека от человека и делает его таким одиноким, несчастными слабым....
И рядом с глазами отжившего человека сверкали глаза начинающего жить и ласкали ангелочка. И для них исчезало настоящее и будущее: и вечно печальный и жалкий отец, и грубая, невыносимая мать, и черный мрак обид, жестокостей, унижений и злобствующей тоски. Бесформенны, туманны были мечты Сашки, но тем глубже волновали они его смятенную душу. Все добро, сияющее над миром, все глубокое горе и надежду тоскующей о боге души впитал в себя ангелочек, и оттого он горел таким мягким божественным светом, оттого трепетали бесшумным трепетаньем его прозрачные стрекозиные крылышки.
Отец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, которая отделяет человека от человека и делает его таким одиноким, несчастными слабым....
Л. Андреев. "Ангелочек"
Интересны размышления А. Блока о рассказе "Ангелочек" в статье "Безвременье". Говоря о разрушении устоявшегося мира (статья писалась в 1906 г.), поэт сожалел об исчезнувшем "чувстве домашнего очага". Праздник Рождества был "высшей точкой этого чувства". Теперь же он перестал быть "воспоминанием о Золотом веке". Люди погрузились в затхлый мещанский быт, в "паучье жилье". Это - реминисценция из Достоевского: Свидригайлов ("Преступление и наказание") предполагал, что Вечность может оказаться не "чем-то огромным", а всего лишь тесной каморкой, "вроде деревенской бани с пауками по углам". "Внутренность одного паучьего жилья,- писал Блок,- воспроизведена в рассказе Леонида Андреева "Ангелочек". Я говорю об этом рассказе потому, что он наглядно совпадает с "Мальчиком у Христа на елке" Достоевского. Тому мальчику, который смотрел сквозь большое стекло, елка и торжество домашнего очага казались жизнью новой и светлой, праздником и раем. Мальчик Сашка у Андреева не видал елки и не слушал музыки сквозь стекло. Его просто затащили на елку, насильно ввели в праздничный рай. Что же было в новом раю?
Там было положительно нехорошо. Была мисс, которая учила детей лицемерию, была красивая изолгавшаяся дама и бессмысленный лысый господин; словом, все было так, как водится во многих порядочных семьях,- просто, мирно и скверно. Была "вечность", "баня с пауками по углам", тишина пошлости, свойственная большинству семейных очагов". Ал. Блок уловил в "Ангелочке" ноту, сблизившую "реалиста" Андреева с "проклятыми" декадентами. Это - нота безумия, непосредственно вытекающая из пошлости, из паучьего затишья" (А. Блок). Образ "большого серого животного" из сна другого героя Достоевского - Ипполита (в романе "Идиот") Блок применил к этому безумному смрадному миру. "Ангелочек" дал заглавие сборнику рассказов Андреева, переведенных на английский язык Г. Бернштейном (Нью-Йорк, 1915).
А. Блок
ОтветитьУдалитьСУСАЛЬНЫЙ АНГЕЛ
На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит в щелку
Закрытых наглухо дверей.
А няня топит печку в детской,
Огонь трещит, горит светло...
Но ангел тает. Он - немецкий.
Ему не больно и тепло.
Сначала тают крылья крошки,
Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице лежат...
Потом и лужица засохла.
Хозяйка ищет - нет его...
А няня старая оглохла,
Ворчит, не помнит ничего...
Ломайтесь, тайте и умрите,
Созданья хрупкие мечты,
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!
Так! Погибайте! Что' в вас толку?
Пускай лишь раз, былым дыша,
О вас поплачет втихомолку
Шалунья девочка - душа...
25 ноября 1909
Л. Андреев. Стена - http://az.lib.ru/a/andreew_l_n/text_0160.shtml
ОтветитьУдалить...И глубоко вздохнула черная ночь, и, словно море, подхваченное ураганом
и всей своей тяжкой ревущей громадой брошенное на скалы, всколыхнулся весь
видимый мир и тысячью напряженных и яростных грудей ударил о стену. Высоко,
до самых тяжело ворочавшихся туч брызнула кровавая пена и окрасила их, и
стали они огненные и страшные и красный свет бросили вниз, туда, где
гремело, рокотало и выло что-то мелкое, но чудовищно-многочисленное, черное
и свирепое. С замирающим стоном, полным несказанной боли, отхлынуло оно - и
непоколебимо стояла стена и молчала. Но не робко и не стыдливо молчала она,
- сумрачен и грозно-покоен был взгляд ее бесформенных очей, и гордо, как
царица, спускала она с плеч своих пурпуровую мантию быстро обегающей крови,
и концы ее терялись среди изуродованных трупов.
Но, умирая каждую секунду, мы были бессмертны, как боги. И снова
взревел мощный поток человеческих тел и всей своей силой ударил о стену. И
снова отхлынул, и так много, много раз, пока не наступила усталость, и
мертвый сон, и тишина. А я, прокаженный, был у самой стены н видел, что
начинает шататься она, гордая царица, и ужас падения судорогой пробегает по
ее камням.
- Она падает! - закричал я. - Братья, она падает!
- Ты ошибаешься, прокаженный, - ответили мне братья.
И тогда я стал просить их:
- Пусть стоит она, но разве каждый труп не есть ступень к вершине? Нас
много, и жизнь наша тягостна. Устелем трупами землю; на трупы набросим новые
трупы и так дойдем до вершины. И если останется только один, - он увидит
новый мир.
И с веселой надеждой оглянулся я - и одни спины увидел, равнодушные,
жирные, усталые. В бесконечном танце кружились те четверо, сходились и
расходились, н черная ночь выплевывала мокрый песок, как больная, и
несокрушимой громадой стояла стена.
- Братья! - просил я. - Братья!
Но голос мой был гнусав и дыхание смрадно, и никто не хотел слушать
меня, прокаженного.
Горе!.. Горе!.. Горе!..